Паук.

Клонило в сон, сильно хотелось спать, но… Петр покосился на бутылку, граммов двести, не меньше, осталось, негоже оставлять. Водку оставлять на завтра, плохая примета, удачи завтра не будет. Пусть с утра плохо, бог с ним, ничего, завтра хоть потом, главное сегодня, надо допить.
Петр потянулся к бутылке, налил граненый стакан с горкой, взял в левую руку, с левши всегда легче пьется, ухватил огрызок соленого огурца, поехали, на половине стакана подавился, поперхнулся, сработал клапан, ловя открытым ртом воздух, упал на пол, и умер.
Там, наверху, посмотрели строго на вновь преставшего перед судом высшим,
— Ты, чего, никак не успокоишься? Тебе все мало?
— Господи, но хоть тараканом, хоть блохой, хоть пауком, разреши мне на немного на Землю вернуться, ведь пол стакана осталось, знаешь, как жалко, да и примета плохая.
— Ладно, быть, по-твоему, впервые встречаюсь с просьбой подобной, даю тебе час, даю тебе облик паучий, давай, успокой душу свою.
Мгновение, и сидит Петр о восьми ног на потолке, а под ним недопитый стакан, водка бликует, к себе манит, а как?
И тот голос с небес:
— Так ты ж паук, испускай паутину из себя, тужься, и спускайся на паутине к кубку.
Петр поднатужился, и правда, полезла паутина из него, паук медленно, но верно начал спускаться к намеченной цели. Приостановится, поднатужится посильнее, и опять вниз пошел, и вот всего-то осталось, сантиметра два, не больше, уже парами голову дурманит, а все, встал, не лезет больше из плоти паутина.
— И снова голос с небес:
— А что ты хотел? Ничто даром не дается. Тужься, сильнее тужься.
Петр со всей дури поднатужился, и вот она, он открывает рот, чтобы припасть к живительной влаге, но тут снова раздается голос, и снова сверху, но не с небес, а откуда-то со стороны того места, откуда паутина испражняется. И не божественный голос, а женский, знакомый до умопомрачения, словно жена над ним стоит.
— Ох, и алкаш ты последний, мало того, что нажрался как свинья, еще и полные штаны наложил, с ведро навалил.