поп
Сосед начал перестраивать дачу. Двух этажей для его семьи стало уже маловато, и он вместо крыши стал надстраивать мансарду. Работников нанял не местных, из белорусов. Ребята шустрые. Хотя и водочку любят, но и работать умеют. Работали от заката до рассвета. Работа ладилась. Мансарда приобретала необходимые ей очертания.
А у меня беда. Пьяный водитель влетел в мой забор. Двух кирпичных столбов, как не и не бывало. Для соседских хлопчиков-строителей новый заказ. Одного из бригады отрядили мне в помощь. Вернее помощником был у него я. Помощь моя заключалась в том, что бы стоять около него справа, и слушать его байки. Если я отходил, то он бросал работы, и начинал поиски другого слушателя. Работал он всего один день, но наслушался я столько, сколько за год историй не слыхал. Но некоторые истории были занимательные. Хотя больше они были похожи на анекдоты. Вот к примеру.
Монолог работника.
— Батюшка наш, затеял новый дом для себя возвести. Мы у него и подрядились. Батюшка был не жмот, платил хорошо и исправно, а окромя того еще и обед, и ужин, да еще под водочку. Да и сам батюшка не брезговал поллитровочку за вечер приголубить. А под хмельком такие побасенки рассказывал, диву давались. И не поймешь, врал ли, правду ли говорил. Да вроде по сану врать не положено. Но и верилось с трудом. Вот к примеру.
Монолог батюшки со слов работника.
— Когда государство наше, в те времена еще общее, обратила свое внимание на религию, в одной деревне стали восстанавливать полуразрушенную церковь. Меня туда и определили. Мы сразу расчистили уголок, бабульки местные иконки принесли, и одновременно с реставрацией, я и службу проводил. Местные потянулись в церковь. Приход быстро увеличивался, у меня память на лица хорошая, я с удовлетворением отмечал новых прихожан. Вот и в этот, смотрю, дедок в уголке пристроился. Из новых. Поклоны не бьет, крестным знаменьем себя не осеняет, но слушает внимательно, в глаза мои смотрит. Закончилась служба, потянулись ко мне прихожане, кто за советом, кто с благодарностью. Дедок стоит там же, где и стоял. Все разошлись, а дедок все стоит. Подхожу, спрашиваю.
— Что надобно, сын мой!
Хотя он мне в деды годится. У него глаза забегали, голову опустил.
— Виноват, — отвечает, — грешен я, батюшка!
— Сними грех с души, покайся! В чем грех-то?
— Да я одного валютчика в подпол спрятал, когда его во всесоюзный розыск объявили.
— Так ныне не судят за это!
— Когда я его прятал, судили.
— Ну не такой уж и тяжкий грех. Да и грех ли это? Сомневаюсь.
— Я с него за это каждый месяц по 200 долларов брал.
— Нехорошо, конечно, но, бог простит!
— Простит? Так мне его выпустить теперь можно? Хотя я и боюсь его выпускать!
— Это почему же?
— Да, понимаешь, батюшка, бумага о прекращении его дела, еще пять лет назад пришла, а я его все прячу.
А закончилось все тем, что он передал мне все деньги, взятые с заключенного в погребе за пятнадцать лет. А отпустив своего узника, направил его ко мне. Тот с меня этих денег не взял, и дал клятву, что не тронет деда. И дед от денег отказался. На те доллары я и восстановил церковь. Прислали туда другого батюшку, а меня послали другую церковь восстанавливать, как способного к таким чудесам. Восстанавливать храм без денег.
Забор стоял, как новенький, белорус умел работать не только языком.
